Из книги стихов
1980 г.
Лев Гунин
ЦИФЕРБЛАТ МОЕЙ ЖИЗНИ
Лев Гунин
Из сборника стихотворений
"ЦИФЕРБЛАТ МОЕЙ ЖИЗНИ"
книга стихов 1980 года
*
* *
Мне трудно верить. Но возможно всё.
Хоть тождество непрочно в настроенье.
Слепую радость подсветлить дано
Всесильным тактом в ветреном мгновенье.
И этих чувств широкое окно!
Щемящая награда слов на губы!
Так не было и долго, и давно,
Но только вновь стремит, и сердце любит.
И так нестись. Не думать ни о чём.
И в заповедник жизни отдаваться.
И только знать, ч т о есть ещё в моём,
И чуждых слов намеренно чуждаться.
И открывать. И место знать души
Огромным и надеянно открытым.
То - радость брызг. И пенно заглушить
Сомнения житейским монолитом.
И э т о т миг, как много тех, других,
Больших и малых, взрослых, настоящих,
Их, недоступных в гениях своих,
Их, в сень добра доверчиво вводящих.
И так оно - всё то, что не назвать,
Не заглушить, не скрыть, не закупорить, -
Тяжёлым пульсом плещется опять,
Изнемогая радостью и горем.
И я бегу. И, падая, чтоб встать,
Склонив себя в объятия и губы,
Я знаю, что меня не задержать,
Не заманить ничьим посулом грубым.
От чуждых рук и взглядов отстранясь,
В дробленье слов найдя экстракт начала,
Я знаю: это е с т ь, и не отнять
Прозрачным холодком из недр кристалла.
20 февраля 1980.
Бобруйск.
*
* *
проникнуть в прошлые века,
в то, что почти не уловимо:
как будто тонкая рука
откинула вуаль незримо,
и, на исходе этих дней,
зачёсанный под вату неба,
вкусить чуть талый штрих бровей
и твердь весны дневного хлеба, -
то значит, просто ощутить,
что было в не живущем мире,
и вдруг наградой получить
внезапный облик вполэфирный,
и в отражении стекла,
нелепым, солнечным, живущим,
увидеть тонкий штрих светла,
нацеленным и в сердце бьющим.
Март,
I980.
КОМНАТЕ МОЕГО БРАТА
Ты здесь захочешь подражать -
как будто всё ещё возможно
поддаться праву угасать
и заговаривать несложно.
И незабвения волной
летит, не в силах отделиться,
непокорения прибой
и верность праву не разбиться.
Но здесь чужое дней и рук
тебе не даст остановиться,
как будто бережный испуг
в тебе под кожей станет биться.
И в расслоение упасть
тебе не даст, и оступиться
тобой не встреченная страсть,
тобой не виденные лица.
Чтобы совсем уже в другом,
не сверенном и незнакомом,
сказать нечаянно о том,
гораздо высшем и влекомом.
Февраль, 1980.
МЕТРОЛОЛЬСКАЯ НОЧЬ
Испепелённый небосвод
Повис безмолвною луною,
И время будто не течёт -
Остановившись надо мною.
И диск, повисший в пустоте
Округлой правдой равнозначной,
Ведёт дорожку к высоте,
Для всех и всюду однозначной.
Вдали разбросаны огни
Огромных зданий и проспектов.
Там люди видятся; они
Придатком планов и проектов.
И так условно одинок
На фоне окон их блестящих
Мой дом, мой маленький мирок,
И этот звук часов стучащих.
И мне так странно далеки,
Светящиеся в этой дали,
Тех светлых зданий огоньки
Сквозь флер покрывшей их вуали.
И ночь, расправив те стежки -
Далёкой радости как будто -
Расслаивает огоньки
И их в окне развесит круто.
И так условна и черства
Их правда скопленности мглистой,
Что даже в длинные слова
Ей целой враз не уместиться.
И, среди сотен взглядов их,
Мерцающих сквозь отдаленье,
Так одинок мой робкий стих
И э т о робкое мгновенье.
И расстоянье и эфир
Несут вуаль и грусть мирскую,
И мрак струит из глаз квартир
Мольбу и скученность людскую.
И в час, когда растает он,
Уйдёт безмолвным в даль рассвета,
Останется лишь тихий звон,
И всё исчезнет. Даже это.
Март, 1980.
*
* *
Кончается завод часов,
и стрелки, может, скоро станут,
и только мысли не устанут,
как гирьки сказочных весов.
И округляется окружность.
И в ней к бедру бедро летит.
А в сердце нужная ненужность,
и пенье где-то тарахтит....
А ход пружины - распрямляясь.
И в мире нету уголка,
где, спрятавшись и укрываясь,
возможно избежать толчка.
И нет минут, и нет мгновений,
в которых можно изменять
невидимые знаки тленья
и дроби злаковых задач.
Так в твёрдом хаосе усталом
возможно веру обрести.
Но всё равно лишь не начало.
Его ничем не обратить.
20 мая,
1980.
СОРАЗМЕРНОСТИ
На часах моей жизни ещё два.
Как ножи, передвигаются стрелки мгновений.
Между их лезвиями моя жизнь.
Она оборвётся, когда обе стрелки сойдутся на цифре
д
в
е
н
а
д
ц
a
т
ь.
А мгновения ползут медленней или быстрей;
Иль замирают, обращаясь в минуты.
Их длина зависит от величины
Скачков потрясений и несчастий,
И моей (собственной) неисправимой вины.
Неравномерность и постоянство
В этих гложущих время скачках.
И то, что придет за безвременьем,
И долг, сознательно исполняемый мной.
И то приближение розой пустоты,
И створки раковин, защемившие душу:
Что о н и значат по отношению к НИЧТО в о о б щ е,
К тому великому, что поглочено бездной Времени?
Я лишь часть в этих огромных, безжизненных;
В этих зажимающих душу тисках.
Как соотнести часть и целое - не измеримое?
И то окно, плотно и холодно чернеющее в ночи
И вторым гребным винтом раздвигающее чрево пучины,
И растягивающее, как две стрелки, ещё не прошедшие половины.
Май, 1980.
* * *
Во сне ломается заслон,
И подсознание трепещет,
И взорами немыми хлещет,
И пробивается сквозь сон.
И мозг общается во сне
С другими разумами спящих,
Неподотчётных и лежащих,
И растворённых в тишине.
И, может быть, что где-то там,
В дали слоистой и саднящей,
Раскрепощённый и летящий,
Я сердце хрупкое отдам.
Сентябрь, 1980.
* * *
чернозёма пудовые гири
в двух шагах от тропы на ногах
мы условились ровно в четыре
за щитом на трамвайных путях
там до моря лишь пять остановок
и за сценой известный бульвар
и цепями висячими скован
каждый столб или каждый лихтар
до утра репетировать будем
в помещении душном ночном
и повсюду случайные люди
что приходят и ночью и днём
а потом ожидание драки
и костяшки разбитые в кровь
и дождя водянистые знаки
на глазури ботинных носков
Июль, 1980. Одесса.
ЗИНГШПИЛЬ
ненастоящие лобзанья
пастушки в розовом кругу
искусственные умиранья
и влас барашки на лугу
игривость или шаловливость
надуты губки вздёрнут нос
желанья противоречивы
на фоне буклей или кос
и ждут жеманные признанья
суфлёра шепота и слёз
и смех задержан до свиданья
а поцелуй - апофеоз
Июль, 1980. Львов.
*
*
*
затихло всё
в траве стоит луна
на водопое ночи под наклоном
и небо - продырявлено - без дна
и не блестит большой звезды кулоном
весь город - ухом к морю - чуть бурчит
во сне в депо трамваем или конкой
и ржавый нож в спине его торчит
вибрируя от ветра звонко-звонко
вельмож французских лестницы в чаду
тумана водевильного и лепры
и Пушкин свою лиру рвёт в бреду
безвестной переправы через Днепр
Мицкевич этот город не узнал
не в запустенье а в перерожденье
и спит Привоз похожий на причал
и стонет морем злой усатый гений
Август, 1980. Одесса.
*
* *
Лене Веригиной
за поворотом летнего шоссе
за трассой отороченного взгляда
открылась невесомая награда
и солнца луч куда-то в землю сел
и руки загорелые скользнув
по шее к выпирающей ключице
мгновенно всколыхнули эти лица
в сознанья толще память всколыхнув
невидимые дьвольские трели
забвение обещанное вдруг
магический свой очертили круг
и нас двоих в него втянуть сумели
и новые размеры рук и ног
чужая данность тайные движенья
собою все наполнили мгновенья
разбередив сознания порог
и раздвижное марево стволов
и листья разомлевшего подлеска
в сознанье к нам закидывали леску
богатый унося с собой улов
Сентябрь,
1980.
*
*
*
Казённый дом и дальняя дорога:
цыганка нагадала по руке;
а наяву - супруга-недотрога
в сапожках на высоком каблуке.
По картам будет тройка удалая
зазнобу по оврагам увозить,
а в жизни - красотуля молодая
в любовницах: "усё як мае быць".
Пророчат карты скорую разлуку,
а наяву: приедет погостить
мамуля, и, гостя, подарит внуку
от деда "Яву" - чтобы не тужить.
Лишь по ночам, когда он засыпает,
другие открываются глаза,
его двойник любимую теряет,
гнетёт его кручина, жжёт слеза.
Завистником напрасно оклеветан,
сидит в Бутырке, милую зовя,
и плачет его мать Елизавета,
и дед его кручинится, Иван.
Когда же утро снова отдаляет
того, кто, невиновный, пострадал,
чиновник, просыпаясь, сам не знает,
зачем во сне он маму Лизой звал.
И почему тоска его заела,
и дом не мил, и тачка не мила,
и почему рука его вспотела,
когда он, как ведётся, взятку брал.
И, проезжая мимо Патриарших,
он видел девы грустной бледный лик,
и безотчетно становился старше,
и мысленно сигал под грузовик.
Сентябрь, 1980. Москва.
*
* *
За холодами оттепель придет,
как стража за вчерашним подсудимым,
и за невзгодами удачи звёздный хвост
покажется сквозь чёрные глубины.
Сегодня плачут под стопой царей
империей зажатые народы,
а завтра будут сами палачей
рождать, и править, подавив свободы.
И вытащит, как из колоды карт,
судьба других монархов и тиранов,
времён потоки обратив назад,
уничтожая гроздья прежних планов.
И колесо Фортуны повернет
опять к баронам, кандалы кующим,
и крепостное рабство им вернёт,
и смердов, беззащитных ещё пуще.
И нынешние путы несвобод
покажутся свободами потомкам,
и Человек сам в рабство попадет
к машинам, ставшим новой властью громкой.
Сентябрь, 1980.
СЕВЕР - ЮГ
на глобусах картах север всегда над югом
чудовищной массой его полусфера над южной довлеет
сжимая народы живущие снизу всем
своим весом
до карликов-пигмеев до
нибелунгов
их превращая в своеобразных
мутантов
в подвале планеты корпящих не
видящих света
они копошатся огромными семьями
в гетто
зажатые севером в рамках границ
своих княжеств
мутируя тайно ассинативной
спиралью
и хаоса - судьбы мира вершащего
- впитывая законы
всей площадью кожи своей своими
скрытыми плавниками
своей средней линией
раздвоенными молнией языками
как крысы мутируют в чудовища
которых не уничтожить
в омерзительных клоаках
нью-йоркских подземных артерий
так же мутируют эти карлики-люди
без истории и культуры
на мусоре карикатурных режимов
дворцовых переворотов
обрывков своих двенадцатилетних
историй складываемых штабелями
и со своими ускорителями мутации
от сионизма до маоизма
над ними стоят в лакированной
обуви северные бароны
холодной логикой ледников
вскормленные крезы
сытые интеллектуально и
буквально
своим превосходством кичащиеся и
северным порядком
отравляющие планету зловонными
ртами
что страшатся открыть для
простого человеческого слова
как отображение при
многократности оператора
к неупорядоченной плотности
стремится к константе
так двухцилиндровость
цивилизации стремится к балансу
и от застоя к динамике хаотичной
управляющей всем этим миром
нам между фазами поршней живущим
кажется это вечность
но это миг возрождения римского
в варварах бывших
а будущее за сжатыми им в
ладонях
растираемыми между пальцами
мутантами древности
с их генетическим кодом
втирающимся в их крошащие пальцы
1980
___________________________
|
|
